Башлачёв  

(c) В.Лосев 2000

О “РУССКОСТИ” АЛЕКСАНДРА БАШЛАЧЁВА
(ФРАГМЕНТ)

Обратившись к наиболее концентрированно-национальному в речи – идиоматическим выражениям – и интенсивно насыщая ими текст, Башлачев сложнейшими трансформациями этих выражений создает уникальный эффект вскрытия русской исторической судьбы.

Разнообразны механизм и функции этих трансформаций. Впрочем, сделаем сразу необходимую оговорку: видоизмененность идиомы – вовсе не непременное условие ее проникновения в стихи Башлачева; иногда он обходится лишь естественными ритмическими перестановками:

Только не бывать пусту
Ой да месту святому.
Всем братьям - по кресту виноватому.
("Все будет хорошо")

Однако это скорее исключение. Идиомы у Башлачева, как правило, выполняют функцию не фиксирования (подтверждения, усиления) старых значений, а продуцирования новых. С поразительным бесстрашием и уверенностью в своих силах поэт бросается в это – в общем, рискованное! – предприятие, проверяя на прочность и универсальность отстоявшуюся в языке народную мудрость, заставляя ее возрождаться в новой социокультурной ситуации.
Было бы неверным утверждать, что Башлачев в этом – первооткрыватель. В виде отдельных опытов подобные приемы практиковались и ранее. Так, в цикле "Стол" М.Цветаевой лирическая героиня противопоставляет себя черни и, соответственно, письменный стол - обеденному: "Полосатая десертная / Скатерть вам - дорогою!" Цветаева же в другом месте вывела и образную формулу работы поэта над языком - именно в этом направлении: "Развеянные звенья / Причинности - вот связь его!"

Башлачева как раз узаконенная неприкосновенность "звеньев" и не устраивает. "Расщепляя" идиому, он оживляет тем самым стертую семантику. Как и в случае с расщеплением атомного ядра, здесь "освобождается" мощная энергия, возводя экспрессивность новой фразы к возможному пределу.

Говоря о настоящем или недавнем прошлом страны, поэт таким образом одновременно производит его "смысловое испытание" и добивается особой эмоциональной напряженности и содержательной насыщенности стиха. Иногда в центре высказывания –
о д и н обновленный фразеологизм:

И наша правда проста, но ей не хватит креста
Из соломенной веры в "спаси-сохрани".
Ведь святых на Руси - только знай выноси!
В этом высшая мера. Скоси-схорони.
("Посошок")

"Исключительная" ситуация, описанная исходной идиомой ("Хоть святых выноси"), не теряя значения "предельности", приобретает - в трансформированном варианте – оттенок перманентности. Возникает принципиально новое значение, тяготеющее к
новой фиксированности, к "фразеологизации".

Вот другие варианта этого приема:

Поэты в миру оставляют великое имя,
Затем что у всех на уме - у них на языке.
("На жизнь поэтов")

Последние волки бегут от меня в Тамбов.
("Черные дыры")

Когда же поэт заставляет идиомы взаимопроникать или ставит их в "смежное" положение, к уже названным эффектам добавляется заметное возрастание многозначности (символичности) поэтического высказывания:

Ох, безрыбье в речушке, которую кот наплакал!
Сегодня любая лягушка становится раком.
И, сунув два пальца в рот,
Свистит на Лысой горе.
("Дым коромыслом")

Как писали вилами на Роду...
("Вечный пост")

"Фразеологизация" текстов, о которой мы говорим, происходит у Башлачева не только за счет работы с уже имеющимися в языке - "словарными" - идиомами. Можно предположить, что неким пиком, эстетическим идеалом, на который ориентируется речевой строй башлачевских песен, и является
с о з д а н и е
н о в ы х
и д и о м.
Вероятно, этот процесс в некоторой степени сродни тому, который происходил в работе Грибоедова над "Горем от ума": "национальный вектор" объективно выводит автора к необходимости создания новых лаконичных "формул" русского бытия и сознания – на каждом определенном этапе его истории. И если Фамусов у Грибоедова применяет военную лексику для формулировки "сверху": "Строжайше б запретил я этим господам / На выстрел подъезжать к столицам!", – то лирический герой "Зимней сказки" Башлачева упоминает оружие, советуя "снизу": "А не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья!" (Здесь и ниже подчеркнуто мною. – В.Л.). Среди песен, особенно насыщенных такой фразеологией, выделяется "Лихо":

Корчились от боли без огня и хлеба.
Вытоптали поле. засевая небо.
Позабыв откуда, скачем кто куда.
Ставили на чудо. выпала беда.
Пососали лапу - поскрипим лаптями.
К свету - по этапу. К счастью - под плетями.

"Фразеологизация" нередко напрямую связана с подчеркнутой редукцией "я" лирического героя - при ярко выраженной индивидуальности в целом. Герой Башлачева стремится выразиться в национальном "мы":

Век жуем матюги с молитвами.
Век живем - хоть шары нам выколи.
Спим да пьем. Сутками и литрами.
Не поем. Петь уже отвыкли.
("Время колокольчиков")

Показателен характер изменений, внесенных с течением времени автором в последнюю строфу процитированной песни. В исходном варианте финал звучал так:

И в груди - искры электричества.
Шапки в снег - и рваните звонче-ка.
Рок-н-ролл - славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.

Это было единственное "я" на 48 строк. Позднее поэт, во-первых, попытался найти лексико-гpамматический аналог "рок-н-роллу" ("свистопляс"), а заключительную отроку спел уже без "Я люблю" (по фонограмме последнего концерта Башлачева 29.01.1988).

Повторим, что рассмотренное здесь вкратце явление – лишь один (хотя, может быть, и доминирующий в стиле) компонент "русскости" в поэтическом творчестве Александра Башлачева. Необходимой же полноты в исследовании этого феномена в целом можно добиться лишь при дальнейшем обращении к мотивной структуре и тематике, жанровым стилизациям и характеру многочисленных реминисценций, при анализе стиха и т.д.

Учитывая ограниченные рамки статьи, мы можем предложить в качестве некоторой компенсации более цельное рассмотрение двух связанных – как нам кажется – между собой текстов поэта.

Одна из лучших песен Башлачева – посвященная Тимуру Кибирову "Петербургская свадьба". Несколько лет жизни в северной столице (родом он ec Череповца) позволили поэту сродниться с городом и воспринимать его как свидетеля русской истории ХХ века. В Петербурге, по Башлачеву, в 1917 году была сыграна насильственная "свадьба" большевизма с Россией (заметим, что Россия-"невеста" – традиционный мотив русской поэзии, как и Россия-"мать"/. "Этапы" этого действа автор обозначает уникальными по своей семантической и эмоциональной
насыщенности аллюзиями.

Вот первый момент - "свершения":

Там шла борьба на смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Стремясь стать сразу всем. насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.

Отмеченная реминисценция - в новом для себя контексте - удивительно точно "маркирует" русский вариант воплощения идей "Интернационала".

А вот "эхо" события - ежегодные празднования:

Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.

Лирический герой и его собеседник – не наблюдатели, не "историки", но органические частицы русской истории, несущие ее в себе:

Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
.........................................................................................................
Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним”.

И здесь, возвращаясь к сюжету "свадьбы", поэт находит замечательную образную мотивировку ореолу мученичества над сегодняшней Россией, над собою как ее частицей:

Но память рвется в бой. И крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.

"А свадьба в воронках летела на вокзалы..." И вот – судьба нежеланных на "празднике" гостей (их становилось все больше, их разбрасывало все дальше от "свадебного стола" – на восток и на Запад):

Усатое "Ура!" чужой, недоброй воли
Вертело бот Петра в штурвальном колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой Енисей.

(Подобные горько-знаменательные географические "сближения" мы находим и в песне "Зимняя сказка". "Все.ручьи зазвенят, как кремлевские куранты в Сибири. / Вся Нева будет петь. И по-прежнему впадать в Колыму".)

Финал песни - вновь переход в настоящее:

За окнами салют. Царь-Пушкин в новой раме... –

но уже навсегда больное прошлым и одновременно вдохновляемое им:

Подобие звезды по образу окурка.
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши...
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.

...Именно этого, пусть больного, но в д о х н о в е н и я не заметил (поскольку сам его не имел) другой песенный собеседник Башлачева. Этот некто ("не помню как зовут") из "Случая в Сибири", называющий душу "утробой", слышит в песнях героя (а явная автобиографичность текста позволяет говорить "в песнях Башлачева") не то, что там на самом деле содержится:

Хвалил он: – Ловко врезал ты по ихней красной дате.
И начал вкручивать болты про то, что я – предатель.

Автора "Петербургской свадьбы" (а именно о ней, по всей видимости, идет разговор) до глубины души возмущает не то или иное политическое самоопределение, а нелюбовь к своей стране и нежелание в вей жить:

Не говорил ему за строй. Ведь сам я – не в строю.
Да строй – не строй. Ты только строй.
А не умеешь строить – пой.
А не поешь – тогда не плюй.
Я – не герой. Ты – не слепой.
Возьми страну свою.

Извращенному пониманию слушателя (как боялся и не хотел Башлачев именно такого понимания его песен!) герой противопоставляет прямую, лишенную какой бы то их било метафоричности или возможности иного понимания логическую цепочку, завершаемую пронзительное в своей выстраданной простоте фразой: "Возьми страну свою"...

Но для самого героя этот случай не прошел бесследно, отняв много душевных сил, и в последних двух строфах содержится просьба – почти мольба! – к единственному для него животворному источнику – России:

Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.
Но я ловил открытым ртом родное молоко.
И я припал к ее груди. И рвал зубами кольца.
Выла дорожка впереди. Звенели колокольца.
Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,
В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?
Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.
И у любви своей прошу хоть каплю молока.

...Возможно, именно такой "капли молока" и не хватило Башлачеву в роковой день 17 февраля 1988 года. У русского поэта тем трагичнее складывается земная жизнь в родной стране, чем ближе к сердцу принимает он ее боли. Башлачев понимал это. А потому
однажды написал и спел - о других и о себе:

Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!


[Фрагмент работы. Полный текст см:
Лосев В.В. О “русскости” в творчестве Александра Башлачева // Русская литература ХХ века: образ, язык, мысль: Межвуз. сб. науч. трудов. – М.: МПУ, 1995. С. 103-110.]


Главная страница
РусЛит ХХ
Гостевая книга
Пишите!



Hosted by uCoz